Суждения и советы отца Сергия Круглова — священника, поэта и художника — часто парадоксальны, с ними трудно сразу согласиться. Но если вдуматься, то понимаешь, что он прав. Только человек, принимающий себя, сможет быть милосердным к другому. Отец Сергий — о том, как с возрастом учишься терпеть себя и любить других.

Священник Сергий Круглов

— Вы несколько лет назад жили в Москве, а потом уехали в родной Минусинск. Если бы это зависело только от вас, вы бы вернулись?

— Наполовину это зависело от меня, наполовину — нет. Правильно или неправильно было возвращаться — кто ж теперь знает. Так сложились обстоятельства, не без Промысла Божия. Значит, наверное, так правильно. 

Я скучаю по Москве, но меня привлекает не столько сам по себе город, сколько друзья. Вот их, конечно, не хватает. Сам град Москву я тоже люблю, но все же жить в мегаполисе не привык, всю жизнь провел в небольших населенных пунктах, мегаполис для меня тяжеловат… Скажем, и когда я уезжал из Минусинска в 2012 году, я и не думал, что окажусь именно в Москве, а собирался служить где-нибудь в Подмосковье, в небольшом городке (хотя в итоге этого и не получилось, и — слава Богу за все).

Что же до противопоставления «мегаполис — природа», человеческая среда или природная… Природу я люблю, но не такой уж я любитель лазать по скалам, уходить в чащобы, любоваться видами, отшельником вряд ли смог бы быть, хотя и понимаю Симону Вейль, которая писала, что красота природы — это одно из доказательств милосердия Бога к нам. Все же для меня, как и для любого христианина, главное — люди.

— Люди сильно различаются в Москве и провинции?

— Нет, конечно. Как говорил японский поэт Басё, «Запад, Восток — везде одна и та же печаль: ветры равно холодят». Конечно, жизнь в столице или в сибирском провинциальном городке накладывает разный отпечаток на человека, но он не проникает в душу, это скорее внешнее, как татуировка. Татушки у всех разные, но настоящий человек начинается под кожей. И вот это всегда требует более пристального изучения, чем то, что на поверхности. 

По идее, точнее, по заповеди, священник должен всех людей любить, но, конечно, всех одинаково любить невозможно. Какие-то люди не нравятся тебе, а каким-то не нравишься ты. Наше раздражение другими людьми — это такие вот колючки, напоминание о том, что всякий твой ближний — не твоя проекция, не фантом, а вполне реальный человек, отдельная личность… Правда, с годами эти колючки как-то сглаживаются в человеке, их становится меньше.

В какой-то момент он читал Георга Тракля

— Человек становится мягче с возрастом?

— Как правило, да. В старости, как говорил Платон, нам разрешают немного отдохнуть от страстей, слезть с горячего и необъезженного коня. И ты просишь Бога только об одном: чтобы эта мягкость не стала равнодушием. 

Становишься к людям терпимее, но лучше всего это получается, когда учишься их понимать, проживать их опыт как свой, видишь, что они — братья и сестры на некой войне, и вы — в одном окопе, или в одном лазарете, или у вас общий День победы… Особенно когда сам пытаешься с какими-то общечеловеческими страстями, скорбями, препонами бороться, терпишь в этой борьбе поражение, набиваешь синяки, потом смотришь на другого и видишь, что он так же борется и страдает примерно от того же самого. Дело не в том, что ты примиряешься со всем, снижаешь планку.

Нет, ты понимаешь, что просто в принципе других людей нет. Что именно для этих людей Христос пришел и стал Спасителем.

Я всегда терпеть не мог, как в песне Высоцкого, «когда чужой мои читает письма, заглядывая мне через плечо». У меня был случай в Подмосковье, я проехал свою станцию, вышел неведомо где и ждал на платформе какую-то последнюю электричку, ситуация сама по себе неуютная… Ноябрь, первый снег, фонарь качается на ветру, и я чувствую себя таким неприкаянным странником. Достаю сборничек стихов Георга Тракля, небольшая такая книжечка, начинаю читать, чтоб отвлечься от туги и усталости. И вдруг на пустынной платформе появляется мужичок и направляется ко мне… Вот знаете, есть такие люди со звериным чутьем. Они принюхиваются, видят что-то для тебя самое дорогое и туда же целят… Так бывает с книгами. У человека жадно горят глаза, и он делает стойку именно на то, что ты сейчас читаешь. Ты ему хочешь подсунуть что-то попроще, но нет, не проведешь. Это меня всегда раздражало. 

Так вот, подходит ко мне этот нетрезвый и совершенно посторонний дяденька, плюхается рядом, и ты весь сжимаешься внутри: «Уйти? Не уходить? Как быть? Самурай не должен потерять лицо!..»

Продолжаю читать и понимаю, что он тоже читает, через мою руку. Почитал-почитал, покачался, на лавочке сидя, потом встал, и я вижу его выражение лица, слезящиеся глаза… Хлопнул меня по плечу, сказал что-то ободрительное типа «классно, чувак», не помню что, и побрел прочь неверными шагами. 

В этот момент во мне какой-то переворот произошел. Я понял, что в краткий момент своей жизни этот человек, ближний, от появления которого на ночном перроне я априори ничего хорошего не ждал и инстинктивно пытался отгородиться, читал стихи Тракля, видел ту же реальность, что и я, был в ней, и в этом мы с ним были едины.

— Очень уж красивая история. Промыслительная встреча?

— Да уж, история прямо святочная, хотя в ту минуту так и не казалось!.. Таких вещей происходит очень много, особенно в церкви, только их не всегда замечаешь. Не замечаешь особенно тогда, когда сам живешь стереотипами или иллюзиями, «культурными кодами» церковными, типа священник — это такая фигура, к которой многие приходят спрашивать совета: «Батюшка, подскажи», ибо вместе с хиротонией ты якобы автоматически получаешь всякие такие бонусы, становишься мудрым, знаешь ответы на все вопросы.

Но так или иначе наступает момент, когда люди перестают смотреть на тебя снизу вверх, ожидая ответа, и вы переходите в общую плоскость. Вот тогда можно говорить о Христе, о каких-то важных насущных вещах, о жизни, которую и этот человек, и я, каждый по-своему, трудно проживаем вместе. Такие встречи очень важны.

Скажем, в 90-е ко мне приходили побеседовать довольно сложные люди, ну, условно говоря, бандиты, которые получили какой-то весьма неординарный, скажем так, житейский опыт. И в одном глазу у них было вопрошание, а в другом — недоверие, дескать, что я тут этому попу рассказываю? Он не пережил и десятой части того, что пережил я! А потом недоверие начинало сменяться пониманием. Вот в такие моменты становится ясно, что все мы действительно греемся у одного огня, мерзнем под одним и тем же дождем или ветром. И Христос пришел спасти всех нас, потому что Он-то понимает каждого.

— Если проще разговаривать на равных, то зачем сан? Зачем быть священником?

— Так священник же нужен не для того, чтобы давать советы! Это же не гуру и не психотерапевт. Хотя сейчас многие священники, которые уходят из Церкви, почему-то именно в психологи идут. 

Священник — это, в первую очередь, предстоятель в евхаристическом собрании, он совершает литургию. Конечно, есть и то, что называется пастырским душепопечением. В этом смысле очень часто от священника ожидают, что он будет старцем, прозорливцем, пророком и так далее. Но уж какой там «старец», для начала надо хотя бы просто научиться не смотреть на другого человека, как на инопланетянина.

Приходит, например, девчонка, которая забеременела по глупости и не знает, как ей быть. А ты смотришь на нее с диким ужасом, потому что ты монах и для тебя такого рода проблем в принципе не существует.

Это не значит, конечно, что священник должен каждый грех примерять на себя, как Лев Толстой воображал себя на месте Кити, танцующей на балу. Надо постараться встать рядом с человеком, понять, что он испытывает. Но считать, что батюшка есть только «даватель советов»… Такой односторонний батюшка похож на бодибилдера, который ради эффекта накачивает себе одну руку. Жутко смотрится. 

— Бывает так, что у вас просят совета, а вы говорите: «Я не знаю»? 

— Конечно. Я же не менеджер, который должен всегда создавать видимость успеха. Но из каждой ситуации должен быть выход, отдушина, прорыв куда-то. А мы, христиане, знаем, что любой выход — это Христос. И поэтому надо поставить не точку, а запятую и как-то указать на этот выход, сказать: «Я понятия не имею, что тебе посоветовать (тут запятая), но давай помолимся, и Господь надоумит». 

Взять себя на ручки

— Бывает такое уныние, что и молитва не помогает. У вас бывало?

— Конечно, были страсти, борьба с собой, и маловерие, и чувство, что все, Бог тебя отринет. Но со временем я понял, что важно себя не наказывать, не судить и не приговаривать. Не оправдывать, но и не наказывать. Просто терпеть и стараться делать свое дело. 

Если страсть перетерпеть, она теряет силу. Надо отстраниться и сказать себе: «Да, страсть имеет во мне основание, но это не мое».

А как еще с ней бороться-то? Выколоть себе глаз, отрезать руку? Все равно ничего не получится. У замечательной современной писательницы Марианны Гейде есть текст про человека, который отрубил себе все члены, потому что они соблазняли его. И вот этот обрубок с качающейся головой воззвал к Богу: «Господи, у меня уже нет ни глаз, ни рук, ни ног, а искушение продолжается!» А Бог сказал ему в ответ: «Глупец, надо было сразу рубить себе голову». 

Незачем себя истязать. Терпи себя, терпи другого, пусть пройдет время. Бог дал нам его в помощь. Не в смысле, что «календарь закроет этот лист». Просто, когда человек сопрягает свое терпение со временем, это время уносит многое, и человек меняется. То, что было послезавтра, становится позавчера. 

Иногда задаешь себе такой дурацкий вопрос: «Вот если бы тебе дано было заново прожить свою жизнь, хотел бы ты все изменить?» Нет, не хотел бы. Я так хорошо понимаю, что имел в виду Пушкин, когда сказал: «Но строк печальных не смываю». 

— Когда мы начинаем свой путь в Церкви, нам кажется, что нужно бесконечно себя совершенствовать и ломать, и ни в коем случае нельзя себя принимать таким, какой ты есть. А теперь выясняется, что надо взять себя на ручки.

— Нет, всю ту гадость, которую встречаешь в себе, принять невозможно. Но надо потерпеть себя, как ребенка, который испачкал пеленки, взять себя на ручки (что бывает очень трудно: обгадившегося брать на ручки довольно противно) и покачать. Потому что когда человек беспощаден к себе, он беспощаден и к другим. В результате все судят всех. Как Ахматова говорила? Если на улице кричат: «Дурак», не обязательно же оглядываться. Надо быть милосердным к самому себе. Полюбить ближнего, как самого себя. Но если начать с другого конца заповеди, то тоже бывает польза. Будешь терпеливым к самому себе — глядишь, станешь милосердным и к кому-то еще.

У каждого человека бывают моменты важного, живого общения с Богом, но он их не опознает, потому что вместо этого ломает себя и совершает, как ему кажется, духовные подвиги. Самый расхожий пример: вычитывает человек молитвенное правило. Заходит бедный сосед: «Подай мне». Он: «Пошел вон. Я молюсь, мне не до тебя». А ведь общение с соседом в данную минуту и будет общением с Богом, просто человек этого не замечает. Он считает, что самое важное происходит там вот на полочке, где икона стоит и свечка горит.

Надо перетерпеть свой грех

— Вы можете себе представить ситуацию, в которой бы вдруг перестали быть священником? 

— Да сколько раз представлял! Но я мог бы уйти из Церкви в одном случае — если бы меня выгнали. Это было бы очень страшно для меня.

— И что вы стали бы делать? 

— Понятия не имею… Ну, как-то дальше жить. Психологом стал бы или этим, как его… коучем (смеется). На самом деле, когда я узнаю о тех или иных случаях ухода священников из Церкви, первое дело — уследить за собой. Потому что сразу внутри начинает выскакивать осуждение и некое возношение: «А-а-а, вот они ушли, а я-то здесь, я молодец». 

То, что они ушли, — это их дело, судья им не я, а Бог. А вот меня разбей сейчас, в минуту осуждения, какой-нибудь ковид, то я так и помру с этим скачущим пикачу в душе… Поэтому я стараюсь никакого злорадства не допускать.

— Как перетерпеть вещи, которые перетерпеть невозможно? Страх смерти, страх немощи. Время же не по кругу идет, мы движемся от начала к концу.

— Как преодолеть… Ребенок пошел гулять, не отзывается на телефон, ты молишься, но не выдерживаешь — бежишь его искать по улицам и представляешь себе самые страшные картины… Есть вещи, к которым не привыкнешь, не «натренируешься». Хотя и их тоже становится легче пережить при наличии этого самого терпения. 

Другое дело, что приходится каждое утро начинать заново, а каждый день — как маленькая жизнь от рождения до смерти, до старости. И в ней тоже что-то меняется. «Потерпи Господа», вот это библейское выражение. Терпение очень важно.

— А творчество, поэзия — лично вам они помогают терпеть?

— Творчество, поэзия, книжки, молитва, близкие люди. И какие-то мои внутренние качества помогают мне терпеть. Например, трусость.

— Трусость?

— Один грех помогает уничтожить другой, как-то так. Как это возможно? Дело в том, что настоящий порядок и смысл возможен только в том, что сам Бог сотворил. А то, что сатана украл и из чего пытается сотворить свой собственный порядок, там всегда, извините за выражение, бардак. 

Кажется, что это слаженное наступление греховных страстей, массированная атака, что у них там в армии порядок, но нет. Обязательно у какого-то фельдфебеля камушек попадет в ботинок — и вся атака рассыплется. Вот почему один грех, одно какое-то сатанинское свойство, часто действует против другого. Видишь, зубы дракона вылезли из-под земли? Брось им камень — пусть грызутся. А сам спрячься в сторонке, замри и думай: «Господи, дай мне сил вытерпеть и сделай так, чтобы не было еще хуже».

— Так это не трусость, а скорее стоицизм. А все-таки как один грех уничтожает другой?

— Ну вот тщеславие и лицемерие. Они постоянно рядом, ведь корень всех грехов одинаковый, но это все же разные вещи. Например, написал ты горделивый пост в фейсбуке, выпендрился, а потом думаешь — нет, еще скажут, что хвастаюсь, лучше помолчу… Лицемерие заставляет тебя уничтожить тщеславный пост. 

Но бывают моменты, когда тебе уже все равно, что о тебе подумают. Помните, как у Мандельштама? «Есть ценностей незыблемая скала». Так было, ну к примеру, с письмом священников на «Правмире» на тему «московского дела», в защиту осужденных. Промолчать, не поднять свой голос за невинно наказанных, — грех. А дальше кто-то обязательно начнет говорить, что ты ищешь дешевой популярности, примыкаешь к какой-то партии, хочешь прославиться… Может быть, так оно и есть. Драконьи-то зубы из земли торчат, никуда не делись. Брось им камень — и пусть грызут. А сам отойди и терпи.

Одно дело — покаяние, другое дело — невроз

— Была такая японская средневековая писательница, фрейлина императорского двора Сэй Сенагон. В книге «Записки у изголовья» она перечисляет то, что ей нравится. Что-то вроде «Я люблю облака, плывущие по небу, корзинку с первой вишней, детский смех» и так далее. Что любите вы? Что дает силы жить и радоваться прямо здесь и сейчас?

— Кстати, поэзию часто обвиняют в том, что это, по сути, бесконечный перечень того, что автор любит или не любит. Но ведь именно так человек называет самого себя. «Господи, посмотри, я есть, потому что во мне есть вот это, это и вот то». Такой детский способ объявить себя, перед матерью, перед отцом. 

Что я люблю? Людей — некоторых особенно. Люблю вот этих двух котов (о. Сергий разворачивает экран, чтобы было видно черного кота и трехцветную кошку, дремлющих на кушетке). Кота зовут Басё, а кошку — Кошшонка, или официально — Веснушка.

Люблю книги. И эти, которые стоят у меня на полке, и особенно те, которые я бы хотел стяжать, но которых пока у меня нету. Хотя книги, как у всех нормальных людей, плодятся у меня самосевом, и множить их — такое же безумие, как и множить любое имущество… 

А еще я люблю — да не усмотрят в этих словах показное благочестие — оказывается, я все-таки люблю Бога — Того, который есть прямо сейчас передо мной. Как кот любит хозяина. И пусть кот — пакостник, он делает гадости, и за них потом стыдно. Даже думаешь: «Как можно опять к Богу вернуться после такого?»

А к Нему не надо возвращаться, потому что Он никуда не девался и всегда рядом. 

Любовь — это ведь не какое-то воспаленное чувство.

Любовь — это ты сам. То, из чего ты состоишь. Все на свете — часть тебя.

И как только понимаешь, что и тот человек — твоя часть, и вот эта ситуация — часть твоего бытия, появляется удивительное ощущение, что нет на свете вещей, которые стоило бы не любить. 

Даже те поступки или мысли, в которых ты каешься, — ты все равно не можешь их вытеснить из своей жизни. Только Бог может каким-то чудесным и естественным образом тебя от этого освободить, словно спасительная рука сверху протянется. По-настоящему от чего-то избавиться или что-то получить в жизни можно, только когда ты вместе с Ним. А больше никак. Хотя иногда такие штуки Он приносит, что пока их невозможно принять. Но еще все впереди, какие наши годы.

— Что невозможно принять?

— Начиная с телесных болячек и кончая необходимостью общаться с людьми, с которыми и стоять рядом не хотелось бы. А все-таки что Бог ни даст, все во благо. Самый простой поповский пример. Пришел ты вечером домой усталый, завалился на диван с книжкой — и тут звонок. Кого-то причастить, к кому-то надо поехать… Тут же начинаешь роптать. «Ну вот, такие-сякие, вечно в последний момент, Россия крещена, да не просвещена, Господи, ну почему опять я» и так далее.

А Господь ничего не говорит, пинком тебя не поднимает. И вот встаешь с разными неуставными выражениями и едешь. Ты сумел себя переломить, совершил и сделал. А потом получаешь от этой ситуации такие подарки, которые тебе дают жизни на много времени вперед.  

— Почему на исповеди все только каются и никому не приходит в голову похвалить себя?

— Такой опыт, кстати, бывал у самых разных священников, но я изобретением технологий особо не увлекаюсь, потому что все люди — разные. Опытный прихожанин пару слов сказал — и достаточно. Ты прекрасно понимаешь, что вот за эти конкретные грехи кается, у него внутри душевная работа идет. А другой начинает бесконечно долго рассказывать про все на свете. Тут действительно бывает уместно человеку напомнить о его хороших сторонах, просто чтобы подбодрить. Потому что одно дело — покаяние, другое дело — невроз. 

Но вообще, когда вдруг кто-то начинает неожиданно хорошие вещи о себе говорить, искренне, с благодарностью Богу, — это так радостно. Плохое-то мы все о себе рассказать горазды. 

Так что давайте любить себя и говорить друг другу комплименты. А что еще на карантине делать?