На телеканале «Спас» вышел восемнадцатый выпуск «Парсуны» — авторской программы председателя Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ, главного редактора журнала «Фома» Владимира Легойды. Гостем программы стал многократный чемпион мира по смешанным единоборствам Федор Емельяненко. Представляем вашему вниманию полный текст программы.

Здравствуйте, уважаемые друзья. Мы продолжаем цикл программ «Парсуна». И сегодня у нас в гостях Фёдор Владимирович Емельяненко. Фёдор Владимирович, привет.

Добрый день.

Скажи, пожалуйста… Мало есть людей, которые тебя не знают. Но если бы тебе пришлось представиться, что бы ты о себе сказал на сегодняшний день самое главное?

Ну, если бы пришлось представиться, я бы представился: Фёдор Емельяненко. Если о себе что-то сказать: кающийся грешник.

Пять блоков у нас в программе, они связаны с молитвой Оптинских старцев, помнишь, там в конце: «Научи меня молиться, верить, надеяться, терпеть, прощать и любить». Вот пять этих тем последних: «Вера», «Надежда», «Терпение», «Прощение» и «Любовь». Хорошо?

ВЕРА

Первая тема — «Вера». Вот, знаешь, люди же по-разному приходят к вере. Кто-то считает, что многие приходят, когда горе какое-то происходит, кто-то через книжки, кто-то — редко, правда, но вот я знаю людей, которые из чувства благодарности. А вот мне кажется, что твой приход связан с таким получением опыта присутствия Бога? Я несколько раз слышал, когда ты рассказывал: ты оказался в Дивеево, и ты же не в паломничество ехал.

Нет, абсолютно нет, даже был момент, когда я говорил: «Пусть поедут все, я останусь».

А, то есть ты даже не думал ехать?

Нет, не думал. Просто у нас были соревнования, мои ребята, моя команда хорошо выступила, я, конечно, за всех болел, и после этого мы отмечали. Наутро была поездка, даже не паломническая, нам сказали — экскурсия в Дивеево, которую организовал отец Андрей, с которым мы тогда и познакомились. Поездка эта всё изменила, но поначалу я, конечно, по своему самочувствию хотел отказаться.

Понятно. У меня вопрос знаешь какой: вот это чувство, ощущение близости Бога, которое тебя тогда так пронзило, ты с ним живёшь, или бывают моменты, когда оно уходит, и что ты тогда делаешь?

Конечно, я часто вспоминаю такие поездки, как на Афон, в другие святые места, чтобы, скажем так, не вспомнить, а опять же приблизиться к Богу, опять испытать то чувство, которое произошло впервые в Дивеево. Слава Богу, Господь меня укрепляет.

Но я чувствую, когда Господь отступает. Или не отступает — или я отхожу своими грехами, может быть. Но я читал у святых, что многим Господь попускает это ощутить состояние, когда либо он дальше стал, либо человек не чувствует присутствие Божие. В такие моменты я вспоминаю моего знакомого батюшку, который говорил: «Главное — верить, главное — никогда не сомневаться и верить». Даже если мне тяжело, даже если я чувствую, что я далёк в данный момент по чувствам внутренним каким-то от Бога, я прошу, чтобы Господь не оставил меня все равно.

Я думаю, что у многих зрителей, которые тебя видели или читали интервью, да и у тех, кто тебя лично знает, представление о тебе как о человеке таком очень целостном, и, честно говоря, даже кажется, что не бывает у тебя сомнений, что когда произошел у тебя этот переход, то ты ровненько так, спокойненько идешь. Это не так?

Слава Богу, у меня сомнений нет, да. Сомнений нет в Боге, но, скажем, что я иду ровненько, это сильно громко сказано. Иногда падаю и качусь кубарем так, что не дай Бог, Господи, помилуй. Но опять же надо находить в себе силы, чтобы встать и опять всем своим нутром, всем своим сердцем прилепиться к Богу.

Общий такой вопрос: что для тебя в вере самое сложное?

Бывают моменты в жизни, в ситуациях, когда не то что бы сомневаешься, а довериться до конца, на 100 процентов, сложно.

Богу довериться, да?

Да, скажем, полностью отпустить ситуацию, если так можно сказать.

А хочется самому контролировать или что?

Когда не знаешь, не то что бы не знаешь, а… хочется, ну, как у нас, знаете, по-человечески рассчитаешь всё, и по накатанному пути уже как-то планируешь что-то. А когда у тебя есть неопределенность какая-то, я не говорю о спорте или каких-то боях, абсолютно нет, но бывают такие в жизни ситуации, когда не знаешь, как поступить и как правильно сделать. И вот здесь сложно полностью довериться Богу. Иногда бывает. Но я думаю, здесь нужно иногда перешагнуть через себя и всё-таки довериться.

Ты сказал, что сейчас находишься под впечатлением поездки на Афон, ты уже далеко не в первый раз там был?

Я уже был в четвертый раз, слава Богу.

А что ты там прежде всего находишь? Вот это ощущение близости к Богу, которое ты пережил в Дивеево, или просто ты там ходишь на службу? Что для тебя самое важное в таких поездках?

Конечно, ощутить вот этот дух монашеский, присутствие Божие, всё правильно. Я не знаю, я, когда еду на Афон, у меня, слава Богу, всё благополучно складывалось, когда получаешь визу и уже едем на пароме, у меня невольно расплывается улыбка. Просто такая радость, что не знаю даже, как это объяснить, внутренний такой восторг и радость, что я назвал бы это минутой счастья. Конечно, коснуться этого духа монашеского, конечно, помолиться, ходить на все службы, посетить святыни, попросить за родных, за близких молитвенной помощи. Каждый раз приезжаю, уже четвертый раз убеждаюсь, что всё складывается настолько… Как говорят, кто верит в случайности, тот не верит в Бога. Я не в случайности верю, я верю, что Господь там всем управляет. Вот сейчас вернулись, настолько у нас всё складывалось по секундам — слишком много случайностей, скажем так.

А вот помнишь, когда погиб алтарник московского храма Георгий Великанов, когда закрыл собою бездомного, и мы с тобой тогда переписывались, ты мне написал тогда, что вот такие люди, на них наша вера стоит, и мы их можем не замечать, и только когда они уходят, понимать, что рядом с нами жили такие люди святой жизнью, а ты встречал вообще таких людей?

Я надеюсь, что в моем даже окружении есть такие люди. Я думаю да.

Понятно. Я тогда очень запомнил ту эсэмэску, что мы их не замечаем…

Это люди, которые дошли уже до любви, которая переходит в жертву. Для него уже каждый миг жить — это не для себя, а для ближнего. Это и есть любовь, когда жертвуешь собой, не задумываясь — хороший человек, плохой человек… Это, наверное, высшая степень проявления любви. И когда не встаёт вопрос, делать или не делать, а когда это у тебя уже перешло в добродетель.

НАДЕЖДА

Следующая тема — «Надежда». Страх — это отсутствие надежды, наверное. А ты боишься смерти?

Когда всё хорошо, тепло, уютно, то и рассуждать о смерти очень легко, и ее не боишься. А когда возникает определенная ситуация, когда понимаешь, что не всё закончится, но чувствуешь, что не то чтобы не готов, но… боишься, скажем так, проявить малодушие, наверное.

Легко сказать, что не боюсь, но неизвестно…

Да, легко сказать, что не боюсь, но, скажем, пока не переживал, поэтому… Если ты здоров, если у тебя всё хорошо, то и рассуждать, кажется, легко. Я видел, как люди верующие, поддерживаемые, испытывали страх при мучениях тяжелых, больших, переживая болезни, зная, что их жизнь подошла к концу, я видел — ну, не отчаяние, наверное, но насколько это было тяжело… Все не так просто, оказывается, не сидя в кресле рассуждать о смерти.

Скажи, пожалуйста… ничего, что я эту тему?.. Не знаю, не физиологический страх, высоты, например… Я вот, например, боюсь, что вот дети есть, а вдруг я их не смогу воспитать, а вдруг они не станут христианами? Или я боюсь ухода родителей, потери, я боюсь, когда начинаю об этом думать… А вот у тебя есть какие-то такие вещи, о которых ты как минимум стараешься не думать?

Ты знаешь, у меня папа отошел — уже пять лет, и я не почувствовал не то чтоб страха, я не потерял, слава Богу, связь с ним, я молюсь за него, поминаю его. Господь дает чувствовать, что мне не разлучились. Поэтому, наверное, нет, смерть близких я как-то переживаю немножко по-другому, то есть я не теряю связи с ними. Что касается себя и детей, наверное, нет, здесь у меня доверие Богу полностью. Но, проживая жизнь, я переживаю за них, конечно, в разных ситуациях. Я переживаю и за старшую дочь, и за маленькую, конечно. Но молюсь, прошу Господа, чтобы они до конца своих дней остались верными Христу.

То есть это не страх, а скорее такое переживание.

Просто это тема такая… Я помню, когда наша старшая дочка родилась, она попала сразу в реанимацию, Лиза. Мы, понятно, молились, ходили. И вдруг один батюшка, я ему что-то стал говорить, что ужас какой, он говорит: «Конечно, это тяжело. Но с точки зрения спасения она находится в более выгодной ситуации, чем вы». Я сразу: что он говорит такое, я ждал, что он будет меня как-то утешать. Но когда я проанализировал, понял, что в общем-то он прав. Я понимаю, что такая надежда, такое доверие, я до сих пор не могу сказать, что оно у меня есть. Ты уже говорил, что не всегда можешь отпустить. Но вообще трудно вот это — доверять? Потому что надежда — это же такое бесконечно доверие Богу, когда ты надеешься: как Господь даст, так будет. Но тяжело же так доверять?

Знаешь, наверное, мне легко доверить Господу Богу, когда мы ходим с девочками в храм, то есть я знаю, что моя дочь старшая ведет благочестивую жизнь. Но тяжело, наверное, доверять, когда рядом с тобой неверующий человек, или не то чтобы тяжело доверять — переживаешь за этого человека, очень сильно переживаешь. И вот здесь просишь Господа коснуться его души, и вот эта неопределенность, когда не знаешь, что с ним будет, что это близкий тебе человек, вот здесь переживаешь. А так, ходя с детьми в храм, я понимаю... Я знаю эту историю, что произошло с Лизой, конечно, не дай Бог испытать такое родителям. Правильно батюшка сказал, просто у нас нет доверия, мы забываем, зачем мы приходим на эту землю, в эту жизнь, зачем имеем эту жизнь.

Я тебя сейчас слушаю и вот сейчас вспоминаю, ты говорил, что тебе нравятся «Братья Карамазовы» и Алеша. А вот помнишь, там Алеша говорит: я не могу, когда Господь сказал: «Оставь всё и иди за мной», ходить только на службу и не могу давать только два рубля, когда он говорит: «Всё отдай». Вот тебе знакомо это переживание?

Я понял, что если... Достоевский — это, конечно, отдельная тема. Когда всё превращается в обряд или… как говорил митрополит Антоний Сурожский, был у него жизненный такой опыт, что он видел не верующего человека, а человека, ходящего в церковь, который, если к нему кто-то приходил — нищий или просил милостыню, — он не то чтобы пускал его на порог, а выносил ему тарелку супа: «На вот, ешь», и он считал, что выполнял этим христианский долг, то есть накорми голодного. На самом деле, не в этом, наверное, всё-таки проявление нашей веры и любви. Опять же, из того митрополита Сурожского, Когда его духовник шел из одного конца города в другой, и был нищий, который просил милостыню, а у его духовника не было ни копейки. И он подошел, просто обнял, снял шапку перед ним… нет, это был преподаватель, прошу прощения… и позже дети пытали этого преподавателя, спрашивали: зачем вы так делали, почему? Он говорит: «У меня ничего не было, но если бы я прошел мимо, он бы потерял, наверное, последнюю веру в человека».

А потом спросили этого нищего, которого он обнял. Он сказал: «Мне даже когда давали даже большие суммы денег, я не испытывал такой радости, такой любви, такой милости от людей». Это то, что идет у нас от сердца, а не то, что мы хотим выполнить как определенный обряд.